Топология запрета в современной городской среде
Концепция
В данном исследовании я буду рассматривать городские ограничения как объекты, которые материализуют предписания телу. Структурно исследование разделено на три главы: первая глава рассматривает ограничения в городской среде как знаки и предписания, вторая анализирует запреты как ограждения и контуры, третья рассматривает их как временные ограничители. Все фотографии, используемые в исследовании, были взяты из моего личного фото-архива, сформированного в течении последних лет. Фотографии сделаны в различных городах, но конкретный город в этом исследовании не важен, ключевым является именно городское пространство как таковое, поскольку различные города помогают предоставить более разнообразный анализ пространств.
Цель данного исследования — рассмотреть визуальные воплощения ограничений в городской среде, понять, в каких пространствах они фигурируют, каковы их предписания и паттерны и как они влияют на наши тела.
В своей книге «Queer Phenomenology» Сара Ахмед подробно разбирает пример c письменным столом Гуссерля, чтобы продемонстрировать, как тела и объекты взаимодействуют друг с другом. Стол в этом контексте фигурирует не просто как предмет мебели, а как сцена, на которой выясняется, что тело никогда не находится в пространстве само по себе, оно всегда ориентировано каким-либо образом: обращено к определённым объектам, в то время другие остаются фоном или вовсе исчезают из поля внимания. Письменный стол для философа — это тот стол, который предоставляет правильную горизонтальную поверхность, обеспечивая возможность письма и собирая вокруг себя нужные вещи: бумагу, чернила, клавиатуру и так далее. Ориентация тела на такой стол делает его правильным, подходящим для письма объектом.
Ахмед вслед за Мерло-Понти и Гуссерлем подчёркивает: чтобы действие стало возможным, объект должен попасть в ближнюю и центральную сферы тела, то есть быть в поле зрения, в пределах досягаемости того телесного горизонта, до которого можно дотянуться рукой. Важно в этом контексте и обратное: сама близость объектов есть результат уже осуществлённой работы тела. Тело постоянно подгоняет пространство под свои движения, а пространство в ответ формирует то, что тело может делать.
Горизонты, о которых пишет Ахмед, это не только оптически-видимые края, но и предельная линия досягаемого, а именно того, что вообще становится для нас объектом. Из этого вырастает важный для моего исследования тезис: объекты не только лежат вокруг нас; они ожидают определённых тел и определённых действий.
Ахмед пишет, что-то, что мы можем сделать, всегда переплетено с тем, что мы уже делаем, и с тем, что делали до этого: поле позитивного действия одновременно задаёт поле бездействия, а именно жестов, которые не совершаются, маршрутов, по которым мы не идём и так далее. Городские барьеры можно воспринимать в этом контексте как материальные фигуры бездействия. Заборы и сетки обозначают зоны, в которые тело не должно входить, знаки «частная территория», «только для жильцов» помещают определённые участки города за пределы горизонта тех, кто не принадлежит к заданной группе. Конусы и ленточные ограждения создают временные горизонты: сегодня сюда нельзя из-за стройки, а завтра можно. Шлагбаум особенно нагляден в этом смысле: это механический объект, который буквально переводит пространство из режима свободного входа в режим проходимого при соблюдении определенного условия.
Феноменология ориентаций у Ахмед позволяет увидеть в барьерах нечто большее, чем технически-ограничительную инфраструктуру: они представляют собой систему линий, по которым город проводит тела. Авторка пишет о том, что ориентации формируются повторением: если мы раз за разом сталкиваемся с определенными запретами и ограничениями, наши тела постепенно перестают даже пробовать эти жесты. При этом она напоминает: важно не только то, что делается, но и то, что не делается: невыполненные действия тоже формируют горизонт тела, его внутреннее ощущение допустимого.
В этом ключе топология запрета работает в некотором роде как карта ориентаций. В одних кварталах города плотная сеть знаков, заборов и шлагбаумов заставляет тела двигаться по более узким коридорам предписанных маршрутов: по тротуару, по зебре, через турникет, вдоль заборной линии. Будто бы пространство буквально решает, что в нём может происходить, а что нет. В других же местах (во дворах, на стихийных тропах, на временно не огороженных кусках набережной) открываются альтернативные линии: косые траектории, необычные проходы сквозь дворы.
Используя язык Ахмед, можно сформулировать следующий тезис: городские ограничения есть объекты, которые стремятся закрепить определённый характер пространства и тела. Если в комнате учёного письменный стол, кресло и полка с книгами делают возможной фигуру писателя, то в городе знаки, заборы, конусы и шлагбаумы делают возможной фигуру правильного горожанина: того, кто идёт по нужной стороне, не садится там, где не положено, не пересекает невидимых границ собственности и так далее. Тела, которые раз за разом вынуждены следовать этим траекториям, со временем приобретают некоторую наклонность к послушанию: они заранее знают, где не место, и поворачиваются в другую сторону ещё до того, как увидят конкретный знак.
Опираясь же на другой текст в контексте данной тематики, а именно на работу Мишеля де Серто «The Practice of Everyday Life», глава «Walking in the City», ходьба — это не просто перемещение по уже заданной топографии, а некий речевой акт в пространстве. Город с его ограждениями, знаками, шлагбаумами задаёт грамматику пространства: где можно, где нельзя, где нужно обойти, остановиться. До тех пор, пока по этому пространственному высказыванию не проходит тело, оно остаётся немым текстом. Именно пешеход, который выбирает пройти между конусами, перешагнуть через ленту, скользнуть вдоль забора или развернуться у опущенного шлагбаума, превращает абстрактный порядок в конкретное высказывание. В этом смысле всё то, что является инфраструктурами запрета, можно рассматривать как набор пространственных означающих, с которыми тело ведёт диалог.
Де Серто пишет, что речевой акт всегда предполагает присвоение языка говорящим; похожим образом пешеход присваивает себе топографическую систему, не всегда подчиняясь ей, иногда тактически переигрывая её: выбирая обход, сокращая путь, игнорируя предпочитаемую траекторию. Запрет здесь не столь жёсткая граница, сколько предложение, на которое тело отвечает согласием, уклонением или нарушением.
Важно в том числе и то, что у Де Серто ходьба описывается как практика, всегда происходящая в настоящем, фрагментарная по своей сути: она то поддерживает контакт с городом, то прерывает его, то натыкается на стену. Если перенести это на топологию городского запрета, шлагбаум и конус работают как особые элементы городской речи, которые вставлены в маршрут. Они не только ограничивают движение, но и отмечают моменты переключения режима: здесь нужно замедлиться, здесь — посмотреть по сторонам, здесь — решить, готов ли ты переступить через запрет. Так, запретные объекты оказываются не просто техникой контроля, а пунктуацией, через которую город обращается к телу, а тело отвечает ему соответствующими траекториями.
Знаки и предписания
Фото из личного архива, Одинцово, 2019
Фото из Фото из личного архива, Одинцово, 2020
Фото из личного архива, Одинцово, 2022
Через анализ собранных в главе фотографий видно, что большинство знаков-ограничений сконцентрированы в точках перехода: перед дверьми, на береговой линии, у железнодорожных путей, на стройке, у забора. Это своего рода пространства перехода, именно здесь тела сталкиваются с материальными границами того, как им положено двигаться. С одной стороны, знак работает как в некотором роде директива, с другой же — как стабилизатор социального порядка, он превращает случайное место в предписанное. Если раньше путь мог быть найден через собственный выбор, интуицию, телесное ощущение пути, то здесь он заменяется символической инструкцией. На фотографиях заметно, что большинство табличек визуально кричат: красный цвет, большие шрифты, ударные глаголы («запрещено», «опасно», «внимание» и так далее).
Знак формирует не только правило, но и состояние тела, он делает человека настороженным, напряженным через предупреждения о гипотетической опасности. Знаки в данном контексте выступают как дисциплинарная власть, которая работает не через физическое препятствие, а через норму, встроенную в повседневность.
Фото из личного архива, Москва, 2020
Фото из личного архива, Санкт-Петербург, 2023
Фото из личного архива, слева — Самара, 2023, справа — Одинцово, 2022
Фото из личного архива, Самара, 2020
Фото из личного архива, Москва, 2022
Фото из личного архива, Одинцово, 2021
На приведенных фотографиях я также отметила визуальные следы на знаках — например, наклейки, граффити, сорванные уголки, облупившаяся краска. Они будто свидетельствуют о том, что предписания в городской среде постоянно нарушаются физически. Знак здесь фигурирует как объект, на котором тело оставляет свою метку. Граффити на предупреждении о лесопосадках или самодельные таблички «не отвлекай» на заборе бросаются во внимание; и это уже не язык власти, а язык обитателей города, здесь тела будто вступают во взаимодействие с ограничениями. В том числе, часто рядом с ограничительными знаками размещаются другие объекты — объявления, стенды с информацией и так далее. Это тоже следы присутствия города, некоторое наслоение смыслов.
На фотографиях также заметно, что знаки часто находятся в визуально-переутомлённых точках: обветшалые заборы, временные конструкции, старые фасады, а сами знаки часто выцветшие, обшарпанные. Это подчеркивает особенность городских пространств, в которых новые предписания накладываются на старые материальные слои. Также это подчеркивает текстурность таких знаков.
Фото из личного архива, слева — Москва, 2020, справа — Саратов, 2023
Ограждения и контуры
Фото из личного архива, Одинцово, 2020
В городской среде заборы, сетки и временные ограждения выступают как наиболее плотные и материальные формы запрета. В отличие от знаков, работающих через язык и символ, они воздействуют на тело напрямую: навязывают траекторию, вынуждают поворот, замедление, обход. В таком контексте запрет становится более осязаем. Они буквально очерчивают границы, внутри которых допускается городская жизнь, и границы, где она должна останавливаться.
Фото из личного архива, Одинцово, 2021
Фото из личного архива, Дубна, 2022
Зачастую ограждение превращается в инфраструктурный монолог, в котором город говорит только одним регистром: опасность, недоступность, отгораживание. Забор у воды с колючей проволокой показывает взаимодействие двух материй, природной и городской-ограничительной, это выглядит как очень сильный контраст в контексте такого пейзажа. Кроме того, забор и колючая проволока поверх — будто двойное ограничение, на котором делается акцент, чтоб запрет считался наверняка. Забор превращается в инструмент, диктующий идеологию безопасности.
Фото из личного архива, Яхрома, 2025
Формально забор ограничивает доступ, но изображение цветка поверх ящика на заборе будто бы превращает его в знак принадлежности, в какой-то мере воплощения соседской идентичности. Здесь важно то, что ограждение не только отталкивает, но и маркирует: оно создаёт образ, вплетает в пространство эмоцию или память. Интересно, что такой забор больше других ограждений оставляет возможность увидеть, что за ним. Заборы частных территорий устанавливаются не городом как институцией, а человеком, который стремится ограничить свое жилое, приватное пространство, обезопасить его от чужих входящих. Интересно, что заборы и ограждения часто отталкиваются от понятий «свой» / «чужой» — свой сможет войти внутрь огороженной территории, в то время как чужой — нет.
Фото из личного архива, Москва, 2024
Фото из личного архива, Кемь, 2024
В обычном сценарии взаимодействия проходящему мимо человеку не видно, что скрывается за подобным металлическим забором, но данный кадр позволяет обрести инверсивный взгляд на это: мы видим, что за забором нет ничего кроме большой лужи, которую зачем-то огородили — то ли из эстетических соображений, то ли из соображений безопасности.
Фото из личного архива, Москва, 2022
Фото из личного архива, Москва, 2021
Фото из личного архива, Одинцово, 2020
Здесь встречаются два вида городского-пространственного ограничения: и металлический забор, и знак на нем, который предупреждает о том, что лучше не входить — «злая собака».
Фото из личного архива, Тбилиси, 2024
Интеграция дружелюбного, ярко-разрисованного внешнего вида в контекст ограждения, будто таким человек вступает в диалог с пространством и с ограничениями, которые оно накладывает.
Фото из личного архива, Люберцы, 2024
Здесь граница разделяет видимое и скрываемое. Ограждение будто становится медиатором стыда: мы должны не видеть содержимое, но, конечно, видим его через промежутки. Забор будто не справляется со своей задачей: он не столько закрывает, сколько показывает факт сокрытия.
Фото из личного архива, Химки, 2024
Материальная граница становится рамкой, определяющей, как мы видим место. Она фильтрует вид, превращает пейзаж в составную картинку, разрезанную вертикальными прутьями. Здесь забор будто бы уже не о запрете, а о способе восприятия.
Фото из личного архива, Калиниград, 2021
Фото из личного архива, Зеленоград, 2024
Сетка здесь выступает как форма контроля поверхности, попытка спрямить склон, удержать камень, но через неё прорастает жёлтый сорняк. Природа ищет лазейку, буквально врастая в контролирующую структуру, опять создается конфликт природного и ограничительно-городского. Интересно, что заборо-подобная сетка появляется на поверхности, на которой не очень ожидаешь ее увидеть, а именно на земле.
Фото из личного архива, Тель-Авив, 2023
Фото из личного архива, Самара, 2024
Здесь ограждение лишается официального статуса и становится выражением частной власти. Такие самодельные зоны показывают, что запрет может воплощаться не только как муниципальное решение, но и как способ обживания пространства. Забор здесь фигурирует не как жесткий контроль, а как присвоение, где граница выступает как продолжение чьего-то бытового, почти домашнего жеста.
Фото из личного архива, Москва, 2021
Важно, что на всех этих снимках граница не абсолютна. Где-то она украшена цветами, где-то исписана детской графикой, где-то ржавая, где-то повреждённая, где-то временная и так далее. Граница становится не столько пределом, сколько событийной линией–местом, где тело вынуждено вступить в диалог с городской конструкцией.
Временные ограничители
Фото из личного архива, Москва, 2019
Если заборы выступают как стратегия пространства и его твёрдое разделение, то конусы фигурируют скорее как тактика пространств. Они краткосрочны, подвижны, откликаются на конкретную ситуацию. С позиции ориентаций Сары Ахмед конус действует как точка, которая поворачивает тело, переориентирует траекторию. Ориентации — это линии, по которым тела располагаются в пространстве, а конус — яркая, насыщенная точка, которая меняет эту линию. Он заставляет тело сместиться, замедлиться, выбрать другой вектор движения.
Фото из личного архива, Москва, 2021
Конусы на данной фотографии выступают как временная разметка движения. Когда они стоят вдоль дороги, у стройки, у поворота, они выступают как феноменологические ориентиры. Ахмед пишет о том, что ориентации формируют линию движения тела; конусы делают такую линию видимой и буквально телесно ощутимой. Они не перекрывают путь, а переписывают его. Тело, проходя рядом, неосознанно перестраивает шаг, изменяет угол движения, и в этом проявляется их воздействие. Интересно, что зачастую появление конусов связано с проведением каких-либо строительных работ.
Фото из личного архива, Санкт-Петербург, 2024
Фото из личного архива, Москва, 2021
Здесь, как и в главе со знаками, в контекст ограничительного объекта-шлагбаума интегрируются маркеры людского присутствия — стикеры, граффити. Также на шлагбауме появляется видео-камера, ещё один объект и образ городского контроля.
Фото из личного архива, слева — Москва, 2023, справа — Самара, 2021
В данном контексте конус выступает как маркер непостоянства, как временное ограждение люка, будто бы в виду того, что ограждения лучше и безопаснее не нашлось. Иногда конусы появляются в тех местах, где город испытывает провал в собственной структуре — на срезанном пне, на крышке люка. В логике Сары Ахмед, тело не движется по абстрактной карте, оно движется по поверхности, где что-то мешает, отклоняет, вызывает изменение ориентации. Конус здесь не закрывает, он указывает на разрыв в привычной траектории, заставляет видеть то, что обычно не замечается.
Фото из личного архива, Одинцово, 2020
Фото из личного архива, Москва, 2019
Фото из личного архива, Москва, 2022
Конус взаимодействует с еще одной структурой ограничения — с забором. Опять же, на нем возникают стихийные граффити, он будто превращается в объект стрит-арта.
Фото из личного архива, Москва, 2020
Фото из личного архива, слева — Санкт-Петербург, 2025, справа — Москва, 2020
Фото из личного архива, Тбилиси, 2023
Фото из личного архива, Одинцово, 2023
Фото из личного архива, Москва, 2020
Конусы здесь встречаются как пункт контакта между телами и городскими процессами. Например, рабочие, окружённые конусами, которые будто временно создают свой микро-мир, маленькую стратегию безопасности на время ремонта участка дороги. Конусы очерчивают зону исключённости, мини-территорию, внутри которой действуют другие правила.
Фото из личного архива, Москва, 2021
Очень характерны кадры, где конусы стоят криво, падают, оказываются в неожиданных местах — рядом с мусором, самодельными барьерами, на фоне бытовых объектов. Это показывает их наибольшую уязвимость как элементов городской стратегии, в отличие, например, от заборов. Конус — элемент системы, который всегда существует в промежутках: его сдвигают, переставляют, используют не по назначению. На некоторых снимках они превращаются в игровую часть пространства; например, стоят рядом с игрушечной машинкой. В контексте использования конусов в особенности видно, что тактическое действие жителей перекрывает чисто техническую функцию.
Фото из личного архива, Москва, 2021
Фото из личного архива, Архангельск, 2020
Конусы собирают в себе ещё одну важную характеристику: они в большей степени выступают как маркер времени, и лишь в меньшей как маркер территории. В отличие от заборов, они не претендуют на власть над пространством. Эта феноменологическая временность — режим настоящего момента.
Фото из личного архива, слева — Санкт-Петербург, 2025, справа — Москва, 2019
Так, конусы появляются не только в контексте ремонта или гипотетической опасности; они также фигурируют как устройства, которые несут в себе логику повседневной ориентированности. Они показывают, как город постоянно что-то чинит, меняет, перекраивает, а жители постоянно это обходят, приспосабливаются, вписывают это в свои маршруты.
Выводы
Данное исследование показало, что ограничители в городских пространствах образуют целую топологию запрета, которая структурирует движение тел и формирует опыт городского пространства. Анализ фотографий в связке с феноменологическими концепциями Сары Ахмед и практиками повседневности у Мишеля де Серто позволяет увидеть, каким образом эти элементы материализуют власть, правила и тактики обживания города.
В первую очередь, ограничитель всегда действует как ориентация. По Ахмед, тело движется не в абстрактном пространстве, а вдоль линий, которые заданы объектами, поверхностями, препятствиями. Знаки-ограничители — жёсткие предписания движения, они устанавливают режимы «можно» / «нельзя», которые тело вписывает в своё поведение почти автоматически. Заборы воплощают более плотную форму той же логики: они указывают направление и физически обрывают любую невозможную траекторию. Сетки и решётки делают это мягче, частично скрывая и частично открывая пространство, создавая ситуацию двойного движения (человек видит пространство за решеткой или сеткой, но не может туда пройти).
Кроме того, каждый ограничитель производит свою собственную микро-географию тела. Заборы создают длинные обходные дуги, заставляют менять темп; знаки выстраивают точечные точки решения (повернуть, остановиться, замедлиться и так далее), сетки меняют восприятие глубины и расстояния (взгляд проходит, а тело нет); конусы формируют временные, легко распадающиеся траектории, в чём особенно ярко проявляется логика де Серто: тактическое действие, которое возникает из конкретной ситуации и исчезает вместе с ней.
Немаловажно, что ограничители работают не как статичные формы, а как отношения. Они не определяют пространство сами по себе, а включаются в сеть взаимодействий между телами, маршрутом, ритмами города. Так, знак «купаться запрещено» по-разному действует летом и ранней осенью; забор на стройке же фигурирует двойственно — и как препятствие, и как поверхность для объявлений и граффити; конус же одновременно является и предупреждением, и инструментом для рабочих, и объектом, который легко переставляется прохожими.
В какой-то мере ограничители и запреты выявляют несовпадение стратегий и тактик в городе. Стратегия — это логика городского управления, которая пытается контролировать движение через знаки и ограждения, а тактика — это то, что делают тела: обходят, присваивают, нарушают, игнорируют, переставляют. На многих приведенных в исследовании фотографиях видно следы именно тактического сопротивления: конусы, сдвинутые с дороги, старые знаки, закрытые граффити и так далее.
Таким образом, топология запрета формирует особый эмоциональный и телесный опыт города. Исследование показывает, что ограничители часто выглядят временными, изношенными, самодельными, несовпадающими по стилю. Эта эстетика аварийности и временности создаёт ощущение вечного режима ремонта, незавершённости и некого напряжения. Тело оказывается в пространстве, которое то и дело напоминает ему о необходимости быть внимательным: смотреть под ноги, обходить, ориентироваться по знакам, держать в уме те запреты, которые наложил город.
В целом, исследование подчёркивает, что ограничители являются частью инфраструктуры, но очень важно и то, что они представляют собой язык города. Они взаимодействуют с телом, вступают с ним в диалог, перенаправляют его, формируют маршруты, даже подсказывают последовательность действий, и в каждом таком взаимодействии тело будто становится соавтором пространства, вписывая свои траектории в материи города.
Ahmed, Sara. Queer Phenomenology: Orientations, Objects, Others. Durham; London: Duke University Press, 2006. (Дата обращения: 19.11.2025).
Certeau, Michel de. The Practice of Everyday Life. London: University of California Press, 1984. (Дата обращения: 20.11.2025).
Лефевр, А. Производство пространства. М.: Strelka Press, 2015. (Дата обращения: 19.11.2025).
Личный архив
